ГЛАВА 2. ВЕК-ВОЛКОДАВ
(из книги Виктора Бирюкова)

Бегала некогда по Сосуновке красивая девочка, которую мама прозвала Талинкой-Малинкой. Да не просто так бегала, а все больше по домашним делам, ведь росла Талинка в большой семье. И вслед за мамой Ксенией Устиновной все село называло маленькую труженицу Талинкой-Малинкой.

Время было не просто тяжелое, – страшное. То и дело отнюдь не сытое население страны Советов погружалось в пучину голода. Начало 1920-х стало кошмаром для Поволжья, включая, естественно, и Мордовию. Однако семью Талинки спасло зажиточное хозяйство ее деда Минея Ивановича Бакланова. Правда, не знала тогда девочка, что настоящая фамилия и ее деда, и ее отца Михаила – совсем другая: еще недавно были они Климовыми.

К началу великого голодомора 1932–33 годов колхоз уже полностью разорил Минея; семьям его детей выжить оказалось куда труднее, чем десятью годами ранее. Мысли у Михаила Бакланова только и заняты были тем, как накормить ребятишек. Целыми днями пропадал он на железной дороге, где с 16 лет трудился вначале простым путейцем, а потом и мастером.

Михаил Минеевич Бакланов (в центре)

Его жену Ксению Устиновну сегодня назвали бы многодетной матерью – ей бы хозяйство вести да ребятишек растить. Но не таков был нрав Ксении: хотелось всегда быть подле мужа, делить с ним не только кров, но саму судьбу. Сколько раз ни побывал я за границей, нигде не встретил подобных отношений между супругами; там жена обычно видит в муже не любимого человека, а одушевленный механизм по зарабатыванию денег. Какие уж тут общие профессиональные заботы да интересы!

Сколько ни отговаривал Михаил Ксению, но та с непреклонностью истинно русской женщины настояла на своем и пошла работать стрелочницей. А в редкие выходные сидела за прялкой, которую Михаил Минеевич смастерил своими руками!

Отныне весь дом держался на двух старших дочках. Была у Талинки, которая родилась в 1924-м, старшая сестренка Лида (1922), а еще пятеро младших сестер и братьев – Дуся (1928), Клава (1933), Коля (1931), Толик (1935), Костя (1938). Только не думайте, будто у каждого своя кровать была: как и во всех больших крестьянских семьях, спали шеренгой, а при нехватке подушек – на общем полене, накрытом сеном.

Снимок 1920-х годов. Мой дед Михаил Минеевич Бакланов стоит рядом с неведомым орденоносцем – вероятно, участником гражданской войны.

Особенность семьи Баклановых состояла в том, что и девочки, и мальчики приобщались с юных лет не столько к сельскому хозяйству, сколько к хозяйству железнодорожному: подрастая, обкашивали насыпи, белили-красили семафоры, стрелки, перила и прочее. Талина с Дусей отвозили Колю в детский сад на санках, потом бежали учиться, а после учебы привозили на тех же санках барду – густые картофельные или зерновые отходы для скотины.

Так и росли Баклановы на разъездах между мордовской станцией Красный Узел да чувашским Алатырем. Особенно ярко отложился в семейной памяти период, когда семья жила в казарме на разъезде Бобоедово, что и сегодня находится на полпути между райцентрами Атяшево и Ардатов. Дорога-то однопутная, а здесь на расстоянии в несколько сотен метров проложены три рельсовые пары, и встречные поезда пропускают друг друга. Кстати, одноэтажная казарма на несколько семей неплохо сохранилась, и даже около 2008 года в ней еще кто-то жил; а вот большой сарай для скотины во дворе казармы стал совсем плох от времени, даже крыша провалилось.

Железнодорожное детство давало немалые преимущества перед сверстниками: путешествия развивают наблюдательность, мобильность, выносливость, ответственность, даже чувство юмора. И рассказчики из опытных путников выходят отменные – сидя на одном месте, захватывающими историями не обзаведешься. Молодому читателю здесь нужно напомнить, что умение увлекательно рассказывать высоко ценилось – вообразите себя без плеера, телефона, DVD, компьютера, телевизора!

Недаром сам Михаил Бакланов всегда был душой компании – люди тянулись к нему. Его истории заворожено слушали, над его шутками до упаду хохотали. А ведь он еще «невозможный у нас песельник был»: играл на гармошке и балалайке, знал множество песен и частушек.

В 1936-м Михаил Минеевич отправился на строительство Китайской восточной железной дороги, отчего его личность приобрела вполне легендарные черты в глазах земляков. Но запомнился тот год и по другой причине. Увидал однажды Миней Климов, что его мельница работает у нерадивых колхозников вхолостую, и решил остановить ее. Вот только сил своих глава семейства не рассчитал, рухнул под жернова и погиб.

Было ему 64 года. По Сосуновке пополз слух, будто мельница, испокон веков таившая в себе колдовскую силу, не простила бывшему хозяину того, что отдал ее в неумелые, ленивые руки. И правда: разве без магии поймешь, отчего такое случилось с человеком, который лучше всех в округе знал мельничное оборудование?

Многочисленным внучатам навсегда врезалась в память окладистая борода деда – такой после него никто в роду уже не носил. Запомнились детям и замечательные ледянки – бесполозные, плоские санки, которые дедушка мастерил им зимой. Да и чем еще было заниматься Минею Ивановичу, ежели власть отняла не только смысл жизни, но даже имени родового заставила лишиться?

В 1938 году 14-летняя Талина Бакланова окончила школу-семилетку в поселке Атяшеве и поступила на работу в Заготзерно. Тогда же в Сосуновке случилось наконец долгожданное событие: Михаил Бакланов вернулся из трехлетней командировки на КВЖД. С подарками! Излишне говорить, что Талина с братьями и сестрами не отходила от отца.

А для Ксении Устиновны лучшим подарком стало воссоединение семьи. Их брак оказался счастливым, хотя Ксению по традиции выдали за Михаила родители – без спроса, без любви, как поначалу казалось. Начиная с 1927 года, Ксения всюду следовала за мужем. Нередко Михаил с рабочими оставался на ночь на дальних участках, и храбрая женщина одна ночевала в казарме с детьми, молясь за них. К примеру, тот же разъезд Бобоедово – очень глухое место, кроме казармы в округе нет ни единого строения. Но от веры и бесстрашие появляется, поэтому любой путник, постучавшийся в окно, находил у Ксении приют и еду.

Именно так: как ни старались воинствующие безбожники, Ксения оставалась глубоко верующим человеком. Верила, что семью бережет особая икона, которую батюшка подарил ей, сняв прямо с иконостаса. Случилось это в самом начале 1920-х, когда Ксения проживала в большой семье своего отца, зажиточного и мастеровитого крестьянина Устина Кузина. В русской деревне Чамзинке. Подобно соседней Сосуновке, Чамзинка находилась на территории нынешнего Атяшевского района Мордовии.

Вообще-то глумление над церковью началось сразу после февральской революции 1917 года, однако тогда подобные случаи были редки и ограничивались крупными городами, куда стекались наиболее «продвинутые» святотатцы – главным образом, морально разложившиеся фронтовики и выпущенные на волю «жертвы самодержавия» (ворье и бандиты). Из воинских казарм они вышвыривали образа, в храмы входили в головных уборах, прикуривали там от свечек, гоготали во время службы и хамили батюшкам.

Да и сразу после захвата власти большевикам, казалось, не было особого дело до церкви – они занимались укреплением шаткого своего положения. Однако уже 23 января 1918-го появляется печально известный декрет «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», и пружина антиправославия начинает распрямляться с ужасающей мощью.

В ответ патриарх Тихон призывает верующих на защиту религии, а виновников расправ над священниками предает анафеме, после чего такие расправы становятся смертельно опасны для тех, кто их осуществляет.

Голод в Поволжье стал для большевиков поводом покончить с экономической базой православия, причем невольно подсказал эту идею, похоже, сам патриарх. Осенью 1921 года Тихон призвал верующих жертвовать в помощь голодающим, а клиру предписал организовывать этот процесс. Люди мигом собрали огромную для разоренной страны сумму – почти 9 миллионов рублей.

И тут большевики поспешили перехватить инициативу: 27 декабря того же года особым декретом объявили об изъятии церковных и монастырских ценностей – якобы для того, чтобы выручить от их продажи деньги на хлеб.

Что делать? Патриарх призвал к защите церковного достояния, поскольку не было никаких гарантий, что деньги будут расходоваться по назначению. И действительно, в комиссии по изъятию церковных ценностей хлынули взяточники да уголовники.

«Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем и поэтому должны произвести изъятие церковных ценностей с самой бешенной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления, – взывал Ленин к членам политбюро 19 марта 1922 года в письме на имя Вячеслава Молотова. – Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Священнослужители реагировали единственно возможным способом: принялись раздавать церковное имущество прихожанам. Масштаб происходившего потрясал воображение, ибо только в Мордовии имелись 621 церковь, 14 монастырей, 21 молитвенный дом, 118 мечетей, в которых служили Всевышнему в общей сложности 5500 человек (Вл. Степанов. «Свидетельство обвинения», Библиотека Якова Кротова). Почти все эти храмы в «светлом будущем» ожидало либо разрушение, либо запустение, либо перепрофилирование; многим священникам предстояли расстрелы да ад лагерей.

Вот и Чамзинки достигла молва:

– Ксения, Троицкую церковь растаскивают!

Девушка с помощью младших братьев запрягла лошадь и пустила ее вскачь. Стоял морозный солнечный день, и за много верст виден был гордый храм на южном склоне Бугров – голого мергелевого холма-останца, то есть не накрытого, а обойденного ледником. Хрустальный, прозрачный набат колоколов долетал аж до Ардатова – за 32 километра.

Все ближе становилась прекрасное белоснежное сооружение; вот наконец и ограда с искусным литьем, столбики которой венчались стеклянными шарами, – они восхитительными радугами играли на солнце.

Кругом уже стояли несколько саней. Ксения спрыгнула на притоптанный снег, вошла внутрь и увидела картину, которую ей предстояло вспоминать всю жизнь.

Батюшка со слезами на глазах протягивал верующим святыни, которые те могли унести. Ксения рухнула перед алтарем на колени, и священник с крестным знамением вручил ей деревянный образ необычной формы – не прямоугольный, а круглый, диаметром около сорока сантиметров. С тыльной стороны в икону была без единого гвоздика вделана рукоятка для переноски.

А вскоре родители Ксении объявили, что решили породниться с Баклановыми, от которых вот-вот прибудут сваты. Разумеется, предстоял брак по расчету. Баклановых и Кузиных, проживавших в соседних Сосуновке и Чамзинке, отличали чувство хозяина на своей земле, трудолюбие всех членов большой семьи, их трогательная забота друг о друге, дар умелой торговли и, соответственно, сильный дух сотрудничества, без которого невозможно вести дела.

В трудное время два крепких семейства решили «слить активы», чтоб сподручнее было выстоять под ударами эпохи, о которой поэт Осип Мандельштам обронил свое знаменитое: «Мне на плечи кидается век-волкодав». Евгения Петровна (супруга Устина Кузина, моя прабабушка) благословила дочь образом Богоматери, и Ксения Кузина перебралась в Сосуновку к Михаилу Бакланову.

Отныне сваты принялись всячески помогать друг другу, например, не кто иной как Устин Платонович построил мельницу Минею Ивановичу. Позднее, перед лицом неумолимой коллективизации Миней с Устином избрали две разные модели поведения, чтобы, как сказали бы сейчас, «диверсифицировать» риски. Баклановы остались в селе, а Кузины распродали по максимуму собственное добро и рванули прочь от колхозной жизни в Алатырь, где купили себе неплохие по тому времени дома.

...Вера в высшую справедливость помогла Ксении Устиновне и несчастье пережить: после Талины у нее родился Федя, да вот только жизнь была суждена ему недолгая: мальчик утонул в пруду, что был выкопан на семейном огороде. Не обошла стороной и другая беда. Лишь на три года пережила Минея Ивановича его верная и единственная супруга Наталья Дмитриевна, умершая в Сосуновке в 1939-м. Было ей 66 лет: не так уж много для русской женщины даже при царях, однако новая жизнь мало располагала к долголетию.

Но скоро лихие 1930-е показались цветочками: на всю необъятную страну черные колоколы-репродукторы грянули «Вставай, страна огромная!». Чтобы не умереть с голоду, дети Ксении и Михаила собирали зерно, просыпавшееся на железнодорожное полотно. Суровая година пестовала дикие нравы – однажды охрана состава открыла огонь по ребятишкам. Смертельно напуганные, они прибежали к матери, и все тепло своего сердца пришлось ей вложить в слова утешения.

В начале войны семья Михаила Бакланова еще проживала в железнодорожной казарме, однако со временем на станции Атяшево обострилась проблема с размещением формируемых воинских частей. Пришлось даже передать им самое большое и капитальное атяшевское сооружение – краснокирпичную двухэтажную пересыльную тюрьму, где останавливались на этапах репрессированные.

Начальник станции предупредил Михаила Минеевича, что придется освободить казенную жилплощадь и желательно поторопиться. Атяшевский райсовет отвел Баклановым под застройку 10 соток на несуществующей еще улице, которой предстояло стать второй в поселке; первой же являлась Центральная, появившаяся еще в царское время.

Да вот незадача: на выделенной земле росла картошка некоей Ганчёнковой из колхоза «Память Ленина». Едва минуло два дня после того, как Михаил завез на место будущей стройки материалы и плотники взялись за дело, а колхозница Ганчёнкова уже накатала жалобу в прокуратуру Мордовии. Оттуда, как исстари водится на Руси, бумагу «спустили» на место с требованием «разобраться». И прокурор Атяшевского района, ничтоже сумняшеся, «разобрался» – постройку дома запретил.

Что делать? Пришлось и Михаилу Минеевичу обращаться в поисках правды в республиканскую прокуратуру. Старшая дочь Лидия, которой уже исполнилось 20 лет, составила под диктовку отца заявление своим почти каллиграфическим почерком. Приложив выписку из протокола решения райсовета, Бакланов пообещал возместить ущерб, нанесенный картофельной плантации.

В семейном архиве сохранился этот документ, вышедший из-под аккуратного пера моей тети Лиды 29 июля 1943 года

Ходатайство Михаила Бакланова о строительстве дома

Излишне говорить, что и эта бумага вновь вернулась в район, однако теперь районный прокурор наложил резолюцию: «Возведение дома разрешить». Работа тут же закипела, однако быстро завершить стройку не удалось. Стояло лето 1943-го, и все ресурсы страны были брошены в район Курска, Белгорода и Орла.

В тылу не хватало ни материалов, ни инструмента, ни рабочих рук, ни времени. Чтобы железная дорога работала бесперебойно, Михаил Минеевич то и дело отправлялся в длительные командировки. Он как раз находился в одной из них, когда начальник станции потребовал от Баклановых немедленно освободить место в казарме.

Деваться некуда – пришлось Ксении с детьми, младшему из которых едва исполнилось пять лет, перебираться в поселок самостоятельно, без мужа. Крыша у дома была лишь обрешечена, потолок отсутствовал, меж заколоченных окон красовался утеплитель – мякина. На дворе уже звенела зима, и по утрам мать птичьим крылышком сметала с детей снег. Срочно покрыв крышу соломой, семья кое-как обустраивалась в доме, достроить который удастся уже только после войны.

Между тем назрели большие перемены в судьбе Талины. Еще до выселения из станционной казармы она перешла на работу в сельпо старинного русского се­ла Большие Манадыши Атяшевского района. А в 1942 году в родные Большие Манадыши вернулся после тяжелого ранения старший сержант Степан Бирюков.

Ему исполнилось 22, Талине – 18. Стоило им раз увидеться, и все стало ясно. Когда незнакомые люди смотрят друг другу в глаза, а между ними словно молнии сверкают, это называется любовью с первого взгляда.

Лишь в день «росписи» в сельсовете Степан узнал настоящее имя своей невесты – Татьяна. Отчего мать, а вслед за ней и все жители Сосуновки окрестили девочку Талиной, неизвестно по сей день. Толковый словарь живого великорусского языка так называет кустарниковую иву (тальник), хотя одновременно Владимир Даль возводит происхождение слова к глаголу «таять».

Как бы то ни было, имя получилось красивое, нежное, женственное. Звали им Татьяну Михайловну Бирюкову и взрослые, и дети – всю жизнь. Бывало, раскроет свой паспорт, и сама диву дается: дескать, я ж Татьяна на самом деле, а никто этого и не знает! Частенько до смешного доходило; один мужик как-то раз взмолился:

– Баб Талина, ищу какую-то Бирюкову Татьяну Михайловну, все дома на улице обошел – нету нигде!

Оказывается, он счет за газ принес.

В феврале 1944 года, когда на полях Великой Отечественной шла подготовка к операции «Багратион», у Талины родился первенец Юра. Юрий Степанович Бирюков.

Старший брат автора этой книги.